Неточные совпадения
Городничий. Ну, а что из того, что вы берете взятки борзыми щенками? Зато вы в
бога не веруете; вы в церковь никогда не ходите; а я, по крайней мере, в вере тверд и каждое воскресенье бываю в церкви. А вы…
О, я знаю вас: вы если начнете
говорить о сотворении мира, просто волосы дыбом поднимаются.
Г-жа Простакова. Полно, братец,
о свиньях — то начинать. Поговорим-ка лучше
о нашем горе. (К Правдину.) Вот, батюшка!
Бог велел нам взять на свои руки девицу. Она изволит получать грамотки от дядюшек. К ней с того света дядюшки пишут. Сделай милость, мой батюшка, потрудись, прочти всем нам вслух.
— А знаешь, я
о тебе думал, — сказал Сергей Иванович. — Это ни на что не похоже, что у вас делается в уезде, как мне порассказал этот доктор; он очень неглупый малый. И я тебе
говорил и
говорю: нехорошо, что ты не ездишь на собрания и вообще устранился от земского дела. Если порядочные люди будут удаляться, разумеется, всё пойдет
Бог знает как. Деньги мы платим, они идут на жалованье, а нет ни школ, ни фельдшеров, ни повивальных бабок, ни аптек, ничего нет.
— Слава
Богу, слава
Богу, — заговорила она, — теперь всё. готово. Только немножко вытянуть ноги. Вот так, вот прекрасно. Как эти цветы сделаны без вкуса, совсем не похоже на фиалку, —
говорила она, указывая на обои. — Боже мой! Боже мой. Когда это кончится? Дайте мне морфину. Доктор! дайте же морфину.
О, Боже мой, Боже мой!
— Знаете, вы напоминаете мне анекдот
о советах больному: «вы бы попробовали слабительное». — «Давали: хуже». — «Попробуйте пиявки». — «Пробовали: хуже». — «Ну, так уж только молитесь
Богу». — «Пробовали: хуже». Так и мы с вами. Я
говорю политическая экономия, вы
говорите — хуже. Я
говорю социализм — хуже. Образование — хуже.
Оставшись одна, Долли помолилась
Богу и легла в постель. Ей всею душой было жалко Анну в то время, как она
говорила с ней; но теперь она не могла себя заставить думать
о ней. Воспоминания
о доме и детях с особенною, новою для нее прелестью, в каком-то новом сиянии возникали в ее воображении. Этот ее мир показался ей теперь так дорог и мил, что она ни за что не хотела вне его провести лишний день и решила, что завтра непременно уедет.
Как они делают,
бог их ведает: кажется, и не очень мудреные вещи
говорят, а девица то и дело качается на стуле от смеха; статский же советник
бог знает что расскажет: или поведет речь
о том, что Россия очень пространное государство, или отпустит комплимент, который, конечно, выдуман не без остроумия, но от него ужасно пахнет книгою; если же скажет что-нибудь смешное, то сам несравненно больше смеется, чем та, которая его слушает.
Дома он
говорил очень мало и большею частию размышлял и думал, но
о чем он думал, тоже разве
Богу было известно.
«Ах! няня, сделай одолженье». —
«Изволь, родная, прикажи».
«Не думай… право… подозренье…
Но видишь… ах! не откажи». —
«Мой друг, вот
Бог тебе порука». —
«Итак, пошли тихонько внука
С запиской этой к
О… к тому…
К соседу… да велеть ему,
Чтоб он не
говорил ни слова,
Чтоб он не называл меня…» —
«Кому же, милая моя?
Я нынче стала бестолкова.
Кругом соседей много есть;
Куда мне их и перечесть...
Он никогда не
говорил с ними
о боге и
о вере, но они хотели убить его как безбожника; он молчал и не возражал им. Один каторжный бросился было на него в решительном исступлении; Раскольников ожидал его спокойно и молча: бровь его не шевельнулась, ни одна черта его лица не дрогнула. Конвойный успел вовремя стать между ним и убийцей — не то пролилась бы кровь.
— Вы сами же вызывали сейчас на откровенность, а на первый же вопрос и отказываетесь отвечать, — заметил Свидригайлов с улыбкой. — Вам все кажется, что у меня какие-то цели, а потому и глядите на меня подозрительно. Что ж, это совершенно понятно в вашем положении. Но как я ни желаю сойтись с вами, я все-таки не возьму на себя труда разуверять вас в противном. Ей-богу, игра не стоит свеч, да и говорить-то с вами я ни
о чем таком особенном не намеревался.
— Спасибо, государь, спасибо, отец родной! —
говорил Савельич усаживаясь. — Дай
бог тебе сто лет здравствовать за то, что меня старика призрил и успокоил. Век за тебя буду
бога молить, а
о заячьем тулупе и упоминать уж не стану.
— Э! да ты, я вижу, Аркадий Николаевич, понимаешь любовь, как все новейшие молодые люди: цып, цып, цып, курочка, а как только курочка начинает приближаться, давай
бог ноги! Я не таков. Но довольно об этом. Чему помочь нельзя,
о том и
говорить стыдно. — Он повернулся на бок. — Эге! вон молодец муравей тащит полумертвую муху. Тащи ее, брат, тащи! Не смотри на то, что она упирается, пользуйся тем, что ты, в качестве животного, имеешь право не признавать чувства сострадания, не то что наш брат, самоломанный!
— Тут уж есть эдакое… неприличное, вроде как
о предках и родителях бесстыдный разговор в пьяном виде с чужими, да-с! А господин Томилин и совсем ужасает меня. Совершенно как дикий черемис, —
говорит что-то, а понять невозможно. И на плечах у него как будто не голова, а гнилая и горькая луковица. Робинзон — это, конечно, паяц, —
бог с ним! А вот бродил тут молодой человек, Иноков, даже у меня был раза два… невозможно вообразить, на какое дело он способен!
«Интересно: как она встретится с Макаровым? И — поймет ли, что я уже изведал тайну отношений мужчины и женщины? А если догадается — повысит ли это меня в ее глазах? Дронов
говорил, что девушки и женщины безошибочно по каким-то признакам отличают юношу, потерявшего невинность. Мать сказала
о Макарове: по глазам видно — это юноша развратный. Мать все чаще начинает свои сухие фразы именем
бога, хотя богомольна только из приличия».
О боге она
говорила, точно
о добром и хорошо знакомом ей старике, который живет где-то близко и может делать все, что хочет, но часто делает не так, как надо.
Потом он должен был стоять более часа на кладбище, у могилы, вырытой в рыжей земле; один бок могилы узорно осыпался и напоминал беззубую челюсть нищей старухи. Адвокат Правдин сказал речь, смело доказывая закономерность явлений природы; поп
говорил о царе Давиде, гуслях его и
о кроткой мудрости
бога. Ветер неутомимо летал, посвистывая среди крестов и деревьев; над головами людей бесстрашно и молниеносно мелькали стрижи; за церковью, под горою, сердито фыркала пароотводная труба водокачки.
— Знаком я с нею лет семь. Встретился с мужем ее в Лондоне. Это был тоже затейливых качеств мужичок. Не без идеала. Торговал пенькой, а хотелось ему заняться каким-нибудь тонким делом для утешения души. Он был из таких, у которых душа вроде опухоли и — чешется. Все с квакерами и вообще с английскими попами вожжался. Даже и меня в это вовлекли, но мне показалось, что попы английские, кроме портвейна, как раз ничего не понимают, а
о боге говорят — по должности, приличия ради.
— Вот вы
о старом халате! — сказал он. — Я жду, душа замерла у меня от нетерпения слышать, как из сердца у вас порывается чувство, каким именем назовете вы эти порывы, а вы…
Бог с вами, Ольга! Да, я влюблен в вас и
говорю, что без этого нет и прямой любви: ни в отца, ни в мать, ни в няньку не влюбляются, а любят их…
— Ничего, бабушка,
Бог с вами, успокойтесь, я так, просто «брякнул», как вы
говорите, а вы уж и встревожились, как давеча
о ключах…
— Ты ему
о деле, а он шалит: пустота какая — мальчик! —
говорила однажды бабушка. — Прыгай да рисуй, а ужо спасибо скажешь, как под старость будет уголок. Еще то имение-то,
бог знает что будет, как опекун управится с ним! а это уж старое, прижилось в нем…
— Та совсем дикарка — странная такая у меня.
Бог знает в кого уродилась! — серьезно заметила Татьяна Марковна и вздохнула. — Не надоедай же пустяками брату, — обратилась она к Марфеньке, — он устал с дороги, а ты глупости ему показываешь. Дай лучше нам
поговорить о серьезном, об имении.
— Здоров, живу —
поговорим о другом. Вот вы, слава
Богу, такая же…
— Идите домой!
Бог знает что люди
говорят о нас…
В то время в выздоравливавшем князе действительно,
говорят, обнаружилась склонность тратить и чуть не бросать свои деньги на ветер: за границей он стал покупать совершенно ненужные, но ценные вещи, картины, вазы; дарить и жертвовать на
Бог знает что большими кушами, даже на разные тамошние учреждения; у одного русского светского мота чуть не купил за огромную сумму, заглазно, разоренное и обремененное тяжбами имение; наконец, действительно будто бы начал мечтать
о браке.
Преимущественно мы
говорили о двух отвлеченных предметах —
о Боге и бытии его, то есть существует он или нет, и об женщинах.
Тут бы следовало, кажется,
говорить о деле, но губернатор просил прежде отдохнуть,
бог ведает от каких подвигов, и потом уже возобновить разговор, а сам скрылся. Первая часть свидания прошла, по уговору, стоя.
Берите же, любезный друг, свою лиру, свою палитру, свой роскошный, как эти небеса, язык, язык
богов, которым только и можно
говорить о здешней природе, и спешите сюда, — а я винюсь в своем бессилии и умолкаю!
— Только подумаем, любезные сестры и братья,
о себе,
о своей жизни,
о том, что мы делаем, как живем, как прогневляем любвеобильного
Бога, как заставляем страдать Христа, и мы поймем, что нет нам прощения, нет выхода, нет спасения, что все мы обречены погибели. Погибель ужасная, вечные мученья ждут нас, —
говорил он дрожащим, плачущим голосом. — Как спастись? Братья, как спастись из этого ужасного пожара? Он объял уже дом, и нет выхода.
— Ох, напрасно, напрасно… — хрипел Данилушка, повертывая головой. — Старики ндравные, чего
говорить, характерные, а только они тебя любят пуще родного детища… Верно тебе
говорю!.. Может, слез об тебе было сколько пролито. А Василий-то Назарыч так и по ночам
о тебе все вздыхает… Да. Напрасно, Сереженька, ты их обегаешь! Ей-богу… Ведь я тебя во каким махоньким на руках носил, еще при покойнике дедушке. Тоже и ты их любишь всех, Бахаревых-то, а вот тоже у тебя какой-то сумнительный характер.
— Но кто бы мог подозревать такой оборот дела? —
говорил Половодов с Хиной как
о деле хорошо ей известном. — А теперь… Послушайте, Хиония Алексеевна, скажите мне ради
бога только одно… Вы опытная женщина… да… Любит Зося Привалова или нет?
Когда Старцев пробовал заговорить даже с либеральным обывателем, например,
о том, что человечество, слава
богу, идет вперед и что со временем оно будет обходиться без паспортов и без смертной казни, то обыватель глядел на него искоса и недоверчиво и спрашивал: «Значит, тогда всякий может резать на улице кого угодно?» А когда Старцев в обществе, за ужином или чаем,
говорил о том, что нужно трудиться, что без труда жить нельзя, то всякий принимал это за упрек и начинал сердиться и назойливо спорить.
— Давайте же
поговорим, — сказала она, подходя к нему. — Как вы живете? Что у вас? Как? Я все эти дни думала
о вас, — продолжала она нервно, — я хотела послать вам письмо, хотела сама поехать к вам в Дялиж, и я уже решила поехать, но потом раздумала, —
бог знает, как вы теперь ко мне относитесь. Я с таким волнением ожидала вас сегодня. Ради
бога, пойдемте в сад.
О Боге можно
говорить лишь языком символики духовного опыта.
— «Мне ли благословлять, — отвечаю ему, — инок я простой и смиренный,
Бога о них помолю, а
о тебе, Афанасий Павлович, и всегда, на всяк день, с того самого дня,
Бога молю, ибо с тебя,
говорю, все и вышло».
— Брат, мне нельзя долго оставаться, — сказал, помолчав, Алеша. — Завтра ужасный, великий день для тебя: Божий суд над тобой совершится… и вот я удивляюсь, ходишь ты и вместо дела
говоришь бог знает
о чем…
— Нет, не удивляйся, — горячо перебил Митя. — Что же мне
о смердящем этом псе
говорить, что ли? Об убийце? Довольно мы с тобой об этом переговорили. Не хочу больше
о смердящем, сыне Смердящей! Его
Бог убьет, вот увидишь, молчи!
Ибо пусть нет времени, пусть он справедливо
говорит, что угнетен все время работой и требами, но не все же ведь время, ведь есть же и у него хоть час один во всю-то неделю, чтоб и
о Боге вспомнить.
— Да нет, нет, это пан теперь правду сказал, — загорячился опять Калганов, точно
бог знает
о чем шло дело. — Ведь он в Польше не был, как же он
говорит про Польшу? Ведь вы же не в Польше женились, ведь нет?
— Да, настоящим русским вопросы
о том: есть ли
Бог и есть ли бессмертие, или, как вот ты
говоришь, вопросы с другого конца, — конечно, первые вопросы и прежде всего, да так и надо, — проговорил Алеша, все с тою же тихою и испытующею улыбкой вглядываясь в брата.
За чаем стали опять
говорить о привидениях и злых духах. Захаров все домогался, какой черт у гольдов. Дерсу сказал, что черт не имеет постоянного облика и часто меняет «рубашку», а на вопрос, дерется ли черт с добрым
богом Эндури, гольд пресерьезно ответил...
Рассказывал про свои встречи с тиграми,
говорил о том, что стрелять их нельзя, потому что это
боги, охраняющие женьшень от человека,
говорил о злых духах,
о наводнениях и т.д.
— Вот вы
говорите, что останетесь здесь доктором; а здешним докторам, слава
богу, можно жить: еще не думаете
о семейной жизни, или имеете девушку на примете?
— Impressario! [Здесь: предприимчивый (ит.).] какой живой еще Н. Н.! Слава
богу, здоровый человек, ему понять нельзя нашего брата, Иова многострадального; мороз в двадцать градусов, он скачет в санках, как ничего… с Покровки… а я благодарю создателя каждое утро, что проснулся живой, что еще дышу.
О…
о… ох! недаром пословица
говорит: сытый голодного не понимает!
О матери моей все соседи в один голос
говорили, что
Бог послал в ней Василию Порфирычу не жену, а клад.
— А! Голопупенко, Голопупенко! — закричал, обрадовавшись, Солопий. — Вот, кум, это тот самый,
о котором я
говорил тебе. Эх, хват! вот
Бог убей меня на этом месте, если не высуслил при мне кухоль мало не с твою голову, и хоть бы раз поморщился.
— Я знаю, это вам тетушка успела наговорить. Это ложь, ей-богу, ложь! Никакой дарственной записи дядюшка не делал. Хотя, правда, в завещании и упоминается
о какой-то записи; но где же она? никто не представил ее. Я вам это
говорю потому, что искренно желаю вам добра. Ей-богу, это ложь!
Белинский
говорил после спора, продолжавшегося целую ночь: «Нельзя расходиться, мы еще не решили вопроса
о Боге».
Он
говорил что-то мне непонятное,
о боге, которого не хочет продать, и
о вере предков.
— Ты у меня
поговори, Галактион!.. Вот сынка
бог послал!.. Я
о нем же забочусь, а у него пароходы на уме. Вот тебе и пароход!.. Сам виноват, сам довел меня. Ох, согрешил я с вами: один умнее отца захотел быть и другой туда же… Нет, шабаш! Будет веревки-то из меня вить… Я и тебя, Емельян, женю по пути. За один раз терпеть-то от вас. Для кого я хлопочу-то, галманы вы этакие? Вот на старости лет в новое дело впутываюсь, петлю себе на шею надеваю, а вы…